[KnB One String]

3-29. Аомине/Кисе. Рёта из-за травмы позвоночника прикован к инвалидной коляске. Аомине принимает на себя все заботы о нём, но совмещать их вместе с тренировками по баскетболу становится всё труднее. Дайки принимает тяжёлое решение оставить баскетбол. (пост Тейко). А+, но с ХЭ

@темы: Выполнено, Аомине Дайки, Кисэ Рёта, Третий тур

Comments

[Гость]

2000 слов
заранее прошу прощения за немного вольное обращение с заявкой особенно насчет ХЭ

Кисе никогда ничего не воспринимал серьезно.
По крайней мере, он так считал.
Та авария не стала исключением: Кисе лучился, натянуто улыбался, приободрял всех вокруг. Не выпускать тревогу наружу – смеяться, смеяться. Все будет хорошо.
Не будет.
Аомине понял это сразу.
Понял по глазам Кисе, по перешептываниям врачей, по силуэту родителей рядом с кроватью Кисе. Каждый раз, когда он приходил, они были там.
Заплаканная мать и серьезный отец, оторванные от работы и дел – Аомине знал, что в это время рушились все их надежды, вся их жизнь.
Блестящий сын, всегда сиявший с высоты, рухнул вниз раненой птицей – они просто не знали, как общаться с ним теперь – и то, что Кисе пытался вести себя по-прежнему, только портило ситуацию.
Аомине ни разу не решился зайти в палату.
Он передавал подарки через Куроко или других ребят из Поколения Чудес.
Момои ругала Дайки на чем свет стоит, у нее самой каждый раз глаза были на мокром месте, когда она возвращалась из больницы.
- Дай-чан, ты должен пойти к нему, все хорошо, он говорит, что чувствует себя хорошо. Ты должен его увидеть, поддержать. Боже, как ты можешь быть таким бессердечным?!
Еще в большее отчаяние ее приводил взгляд Дайки, спокойный и отрешенный. Она кричала, а он всё молчал и глядел какими-то странными матовыми глазами. И словно чего-то ждал.
Он действительно ждал.
Впервые Аомине пришел к Кисе, когда тот сломался.
Это должно было произойти и чем дольше откладывалось, тем больнее было осознание.
Кисе как будто колыхался на волнах, а теперь, когда его вынесло волной на голый берег неведомой земли, пустынной и чужой, он понял, что никогда уже не увидит мир так, как раньше.
Он сам уже никогда не будет таким, как раньше.
Играть в баскетбол, работать моделью… ходить?
Он не разговаривал ни с кем, не хотел видеть никого, и челюсть свело от улыбки в рыданиях.
Ему хотелось убежать, забиться в угол, выплакаться там, как следует, а потом вернуться и снова, притворяясь, быть привычным собой, но он не мог сделать даже этого.
Аомине пришел в нужный момент. И не уходил.
Не уходил, сколько бы Кисе не гнал его в старую жизнь, в счастливое детство, в радостное прошлое.
В конце концов, Кисе смирился.
В жизни Кисе Аомине остался единственной константой, цепью, что связала два куска его жизни вместе.

Через пару месяцев после выписки они рассказали о своих отношениях родителям Кисе, и те, казалось, были настолько равнодушны к этому, что Кисе был поражен. Аомине крепче сжал его руку, когда они стояли перед ними, словно подсудимые перед судьей, и ждали вердикта.
Им разрешили жить вместе.
«Может, они просто устали от постоянного присутствия калеки в их доме» - думал Кисе, и только тепло руки Аомине, крепкой и сухой, не дало ему разрыдаться.
Аомине смотрел в их глаза и думал о том, каково им сейчас видеть своего ребенка таким. Он помнил их в больнице и знал их отчаяние, оно витало в воздухе, как тогда, когда они пришли к нему и просили помочь. В тот период, когда Аомине был единственным, с кем Кисе держал связь, они поняли, что бессильны и лучшее, что могут сделать – довериться ему. Он уважал их за это решение.
«Знали ли они об их отношениях до признания?» - гадал Аомине иногда.

Совместная жизнь оказалась нелегкой – это Аомине осознал быстро.
Кисе по-прежнему был задумчивым и хмурым большую часть времени, его нельзя было легко «переключить», помогало только терпение и ровное поведение Аомине.
Кисе посещал бесконечные процедуры, куда ездил с нанятым родителями помощником. Точнее, помощниками. Это были покладистые тихие парни. С некоторыми Кисе вел себя привычно, веселился и старался разговорить. А с кем-то молчал, замыкаясь в себе и полностью игнорируя. Потом он понял, что раздражала суета вокруг.
Это было приятно, когда он был моделью, когда мог сиять и дарить людям радость – но не теперь, когда его вид мог только заставить вздрогнуть и впасть в тягостные раздумья.
Аомине ходил с Кисе сам, когда мог, но вскоре после перерыва, который Аомине взял на первое время после аварии, он вернулся к тренировкам в баскетбольной команде, и времени просто не осталось. Теперь он играл за сборную университета, и всё было куда серьезнее, чем раньше: играть не только с ровесниками, но и с почти взрослыми баскетболистами. Тренировки отнимали огромное количество сил.
Аомине чувствовал себя все более уставшим с каждым днем, но стараться не переставал.
Несколько дней в неделю он вопреки притязаниям тренера оставлял свободными и проводил с Кисе.
Сначала Кисе ужасно радовался, когда они выходили куда-нибудь в город, или выезжали на природу, или просто лежали дома.
Чуть позже Кисе стал замечать: выходные для Дайки выходят боком, ведь в другие дни Аомине тренируется сильнее прежнего, чтобы нагнать пропущенные тренировки.
Иногда Кисе затаивался в квартире, Аомине, приходя, не замечал его и просто валился на диван без сил и так и лежал с закрытыми глазами, пытаясь отдохнуть и прийти в себя.
Расслабление не приходило.


Аомине понял, что придется выбирать, когда Кисе отказался проводить с ним выходные и демонстративно уезжал к родителям или сестрам.
В первый раз Кисе позвонил и предупредил о своем отъезде, когда Аомине был в университете. Тогда Дайки просто пожал плечами и, возвратившись, весь день пролежал перед теликом с пачкой чипсов.
Второй раз вызвал беспокойство, и чтобы отвлечься Аомине пошел тренироваться.
В третий раз Кисе не звонил, а просто оставил на столе записку.
«Отдохни как следует, Аоминеччи! Я пообещал навестить сестричек сегодня, да и тебе не обязательно тратить на меня столько времени! Вернусь послезавтра =*»
Аомине вздохнул, перевернул листок и нашел в уголке аккуратное «люблю» и долго разглядывал маленькие старательные буквы.
И думал о затертом «прости» под строкой, пока не вздрогнул, заметив, что неосознанно смял записку в кулаке.
«Я что, злюсь?»
Дайки злился.
Прости – резануло, укололо в самое больное место.
В предыдущий раз Кисе извинялся в больнице. Плакал и постоянно шептал «прости» и «уходи».
У Аомине сердце щемило от тех воспоминаний. Он хотел забыть навсегда резкое «Ты должен идти, я не хочу тебя видеть» и жалостливое «Тебе нужно большее, ты будешь жалеть».
И Кисе извинялся теперь.
Аомине не понимал почему, но на глаза у него навернулись слезы. Он сдержанно всхлипнул сначала, но, осознав, как густо катятся слезы по его щекам – перестал сдерживаться.
«Черт».
Аомине почти всегда возвращался домой затемно. Кисе ждал его каждый раз, а еще Аомине постоянно ловил на себе его виноватые взгляды. Кисе быстро отводил глаза, а Аомине уверял себя – померещилось.
«Нет, черт его подери. Почему все так?»
«Почему?»
Он не помнил, когда плакал так еще.
Может, когда умер дедушка. Но тогда ему было всего четыре.
Аомине знал, что не может играть, пока Кисе извиняется за то, что отвлек от тренировок. Ждет в одиночестве его возвращения, а потом просит прощения за время, проведенное вместе.
Дайки остался с Кисе и убедил его в том, что будет рядом. Как он может оставлять его вот так теперь?
В первый раз в жизни Аомине с такой остротой чувствовал, как сильно может ранить собственный выбор.
Что умирающая мечта почти как мертвый человек.

[Гость]

В тот день он поехал к сестрам Кисе. Рёта удивился, встретив его.
«Я бросаю баскетбол, и черт с ним», - шепнул Аомине на ухо Рёте в перерыве между прогулкой и обедом.
Дайки видел, как глаза Кисе на секунду растерянно расширились, и радужка полыхнула испуганной золотой искрой.
Аомине вспомнился улыбающийся, Кисе, зовущий сыграть один на один. Перед глазами встало его раскрасневшееся лицо, после первого поцелуя Дайки. «Знаешь, один на один можно не только в баскетбол играть», - ухмыляясь, заявил Аомине тогда, а потом Кисе на секунду замешкался, и в грудь Аомине неуверенно уперлась ладонь.
«Прости», - во взгляде те же пугливые медовые отблески, потупил глаза. Аомине замер, слушая, как в ушах стучит кровь.
«За что, черт подери, ты извиняешься?»
«Просто… я просто не могу поверить, что это происходит на самом деле» - стыдливое, робкое. Кисе поднимает глаза, в них блестят слезы, но он улыбается.
Аомине чувствует, как с плеч сваливается гора. Он в мгновение ока сгребает Кисе в охапку, больно тыкает под ребра и начинает щекотать.
«Идиот, я убью тебя, если ты сделаешь так еще раз! Я же испугался!»
Аомине поныне помнит тот бешеный клокот сердца в груди, кружащее голову волнение, которое испытываешь не перед каждым матчем.

Иногда Аомине мучают призраки прошлого. И до сих пор.
Особенно болезненны те сны, в которых они в раздевалке Тоо, и на Кисе черная форма с красной каймой, которая удивительно идет ему.
Из-под длинных ресниц плавленое золото в полумраке, которое сводит Аомине с ума. Кисе гибкий, он ластится, и кусается, игриво, а Аомине довольно усмехается. Этот танец только для него, его не беспокоит даже то, что кто-нибудь может войти, они чертовы выпускники и до окончания школы пара месяцев, в которые они могут позволить себе все.
Финал чемпионата скоро – и Тоо, и Кайджо уже в полуфинале.
Эта битва в раздевалке – предварительное сражение, пробный росчерк нового пера по бумаге.
Они встретятся снова, уже на площадке, врагами, в форме разного цвета, с разными целями, но пока их это не волнует, ни капельки.
Аомине до сих пор поражает, почему у него так дико стоит на Кисе, почему так сводит с ума светлая кожа под темными пальцами, почему мять модельную задницу этого парня почти так же приятно, как сиськи пышногрудой красотки.
В Кисе ему нравится все.
И прохладные пальцы, которыми он касается набухшего члена Аомине.
«Блядь» - ругается Аомине и запрокидывает голову.
Кисе водит горячим языком по его члену, старательно и нежно.
Аомине нетерпеливо подается вперед – его всего трясет, в конце концов, Кисе берет его член в рот, и Аомине начинает толкаться во влажное горло – с каким-то облечением, потому что еще чуть-чуть и он, кажется, свихнулся бы.
Аомине чуть сдерживается в конце, ему хочется кончить Кисе на лицо – но глупая мысль о том, что пачкать форму – не хочется, и он замирает в полу-движении.
Кисе шумно сглатывает – Аомине смотрит, как он поднимается с колен и утирает рот рукой. У него растрепанные волосы, а уголки прищуренных глаз чуть влажные.
У Аомине мурашки по коже, до того все хорошо, до того все правильно…

Аомине просыпается в поту и в ночном полумраке слышит звуки города за окном, взглядом следит колыхающуюся на ветру занавеску, из-за которой задувает приятный прохладный ветерок.
Простынь под ним вся скомкалась, и, чертов сон был слишком реальным, чтобы потом проснуться и увидеть перед собой Кисе. Совсем не того изящного, жаркого, едкого – из сна, а спокойного и чуть усталого, с кругами под глазами, бледной кожей, но все такими же длинными ресницами, расчертившими по щекам тени.
Аомине тянется и касается рукой белого плеча.
Холодное.
Он натягивает одеяло повыше, а сам встает с кровати и идет в душ.
Там он быстро и остервенело дрочит, желая сбросить напряжение от сна.
Он выходит из душа уставшим – и, случайно поймав в зеркале отражение, удивляется тому, как сильно стал сводить брови.
Теперь, без баскетбола его мышцы болят, и он старается поддерживать их в тонусе – но после тех нагрузок, что получало тело раньше – пробежки по утрам кажутся несерьезными.
- Ложись, тебе завтра рано в университет.
Аомине вздрагивает, слыша голос Кисе, глуховатый, но кажущийся громким в тишине.
Он залазит под одеяло и обнимает Кисе – тот повернулся спиной и теперь не видно лица.
- Ты не жалеешь? Насчет баскетбола. Скажи честно.
- Ни капельки, идиот. – Дайки целует Кисе в шею, потом приподнимается и тянется поцелуем до щеки.
Ему хочется передать Кисе всю нежность, какая у него есть, всю любовь.
Он и правда не жалел ни разу. Жалеть вообще не в его характере.
- Почему ты не пришел, тогда, сразу после того, как все… случилось? Знаешь, я ждал, что сейчас ты войдешь и скажешь, что все будет хорошо. А я просто встану и уйду оттуда, и кошмар закончится. Мне казалось, что ты должен спасти меня. Как-то так, вот, глупо.
- Прости, - шепчет Дайки куда-то в волосы Рёте. Они пахнут какой-то карамелью, Кисе все еще любит сладкое, красивое и вкусное. Аомине все еще находит это забавным.
- Но знаешь, наверное, это хорошо. Ты не приходил, и это помогло мне смириться, осознать, что все случилось.
- Я, правда, хотел. Каждый день стоял там перед дверью, – не выдержал Дайки.
Кисе замер в его руках.
- Я просто не мог. Не мог принять, и мне было так страшно, что колени тряслись.
- Дурак, это всего лишь я. Тебе не нужно бояться. – Кисе нащупывает рукой руку Аомине и кладет на нее ладонь, и Аомине видит тонкие светлые пальцы, ласково переплетающие темные – его.
И вдруг на него снова наваливается то самое чувство, как во сне: что все правильно, и все пронизывающе верно.

[наст.]

Автор, это прекрасно. Я плачу

[~undead]

Отлично вышло! Спасибо за такой хороший текст.
Не заказчик.

[angry dandelion]

прекрасно как рассвет

[Soko-san]

О, как я хотела исполнить это, но, автор, я бы так не смог. Оно шикарно.

[Гость]

наст., ~undead, #говорит и показывает желе, божечки, спасибо за теплые слова, автор безмерно счастлив

Soko-san,

О, как я хотела исполнить это, но, автор, я бы так не смог. Оно шикарно.

охх, спасибо!
а может еще не поздно? я бы вот с удовольствием прочитала еще версию! например с графичным хэ не во флэшбэке хд

[Kamui2008]

Автор! Вы.. вы.. вы покорили сердца обоих заказчиков! Огромное спасибо. Вы попали прямо в цель. Именно на такой ХЭ мы и расчитывали.

Soko-san, а исполните,а?

[juliasd]

Скажите пожалуйста, а почему вы совсем не написали про интим? Неужели у инвалидов ВСЁ атрофировано? Почему нца - в воспоминаниях? Разве нельзя удовлетворить чувственность инвалида и заставить его перестать себя чувствовать инвалидом? Что это ещё за дрочка в душе? Разве Кисе не будет неприятно? Охтыжёскольковопросов